Фотовыставка «Большой террор», посвященная памяти жертв массовых репрессий 1930-х годов. Сахаровский центр, Москва.
17 ноября 1938 года в Совет Народных Комиссаров и ЦК ВКП(б) принимают удивительное на первый взгляд постановление «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». Документ чрезвычайно любопытный и особо любим современными отечественными сталинистами, которые обожают указывать на него как на доказательство того, что Сталин не только не желал массовых репрессий, но даже, оказывается, боролся за то, чтобы ораны НКВД работали по закону и не занимались фальсификациями.
Человеку, незнакомому с историей т. н. «большого террора», действительно может так показаться, прочти он вышеназванное постановление, отдельные абзацы которого словно написаны не в 1938 году, а во времена перестройки. Вот некоторые выдержки из этого документа:
«Работники НКВД совершенно забросили агентурно-осведомительную работу, предпочитая действовать более упрощенным способом, путем практики массовых арестов, не заботясь при этом о полноте и высоком качестве расследования».
«Крупнейшим недостатком работы органов НКВД является глубоко укоренившийся упрощенный порядок расследования, при котором, как правило, следователь ограничивается получением от обвиняемого признания своей вины и совершенно не заботится о подкреплении этого признания необходимыми документальными данными (показания свидетелей, акты экспертизы, вещественные доказательства и проч.)».
«Работники НКВД так вошли во вкус упрощенного порядка производства дел, что до самого последнего времени возбуждают вопросы о предоставлении им так называемых «лимитов» для производства массовых арестов».
И так далее. Если не принимать во внимание, что буквально через два месяца (10 января 1939 года) после того, как было принято данное постановление, Сталин разослал секретарям парторганизаций и шефам местных НКВД шифрованную телеграмму, в которой де-юре и де-факто разрешил применять пытки1, то действительно может показаться, будто Иосиф Виссарионович был истинным гуманистом.
Естественно, ответственность за все эти безобразия по обычаю того времени возлагалась на врагов, шпионов и диверсантов, пробравшихся в органы правопорядка.
Между тем, подобное проявление гуманности было не первым в сталинской политике. В частности, когда готовилось уничтожение Генриха Ягоды, на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) в 1937 году генеральный прокурор СССР Андрей Вышинский, будучи сам прожженным фальсификатором, упрекал органы НКВД в том, что «следователи очень мало заботятся об объективных доказательствах, о вещественных доказательствах, не говоря уже об экспертизе»2.
После этого пленума, как известно, террор не только не закончился, но, напротив, вступил в свою очередную, еще более зловещую фазу.
Похожим образом дело обстояло и в 1938 году, когда Сталин готовился избавиться от Николая Ежова и заменить его Берией.
Парадоксальным образом в сознании большинства народа массовые репрессии ассоциируются именно с именем Лаврентия Павловича, при котором они пошли на убыль и, более того, начались первые реабилитации. К тому моменту «большой террор» уже выполнил свою историческую функцию, и его исполнители и проводники должны были (кроме, разумеется, самых главных) сойти со сцены.
Оказавшись в Москве, Берия сразу понял, чего от него хотят. По меркам тех лет он открыто говорит неслыханные вещи, типа «арестовывают невинных людей», «где же будет край?», «На чём-то ведь надо остановиться»3.
Еще одним сигналом того, что период массовых репрессий движется к финалу, стал доклад Андрея Жданова на XVIII съезде ВКП(б), который шел с 10 по 21 марта 1939 года. Ежов на нем отсутствовал, и его не избрали в состав ЦК.
Доклад Жданова как бы исподволь подводил членов партии к мысли о необходимости завершения террора, хотя облекалось это все в полушутливые тона и сопровождалось многочисленными рассказами о тех или иных курьезных случаях, с которыми сталкивались следователи НКВД4.
И вот спустя неделю после появления постановления о прокурорском надзоре (25 ноября) Берия сменяет Ежова на посту наркома внутренних дел. Наступает начало конца ежовщины и «большого террора». В два последующих года (1939—1940) Немезида настигает самых яростных палачей и садистов того времени. Осуждены и расстреляны такие одиозные энкавэдэшники, как Фриновский, Заковский, Николаев-Журид, Б. Берман, М. Берман и Ушаков-Ушимирский. 10 июня 1939 года приходят и за Ежовым.
На суде, который состоится спустя 8 месяцев (2 февраля 1940 года), этот маньяк5 и палач находит в себе силы отречься от всех данных на предварительном следствии показаний6, отказывается признать себя шпионом и террористом и просит передать Сталину, что умрет с его именем на губах. 4 февраля Ежова расстреляют, тело кремируют, а прах захоронят Новом Донском кладбище. «Большой террор» закончился.
- В частности, шифротелеграмма содержала следующие моменты: «Физическое воздействие допускается как исключение, и притом в отношении лишь таких явных врагов народа, которые, используя гуманный метод допроса, нагло отказываются выдать заговорщиков»; «такая установка дала свои результаты, намного ускорив дело разоблачения врагов народа»; «ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, как совершенно правильный и целесообразный метод». Полный текст можно прочитать здесь ↩
- Особенно участников пленума развеселила история, рассказанная Вышинским об одном следователе, который, обращаясь к подследственному, заявил «Вы еще ничего не говорили, а уже лжете». ↩
- Вопросы истории. 1990. № 6. С. 78. ↩
- Один испуганный атмосферой доносов и террора добился получения у психиатра забавной справки, в которой говорилось, что он «по состоянию своего здоровья и сознания не может быть использован никаким классовым врагом для своих целей». Другой, работая в Ленинградском индустриальном институте, направил в органы 19 доносов на своих коллег, а двадцатый написал на самого себя. Третьего несчастного исключили из партии за то, что он якобы сделал обрезание своему ребенку, и лишь потом выяснилось, что у исключенного родилась девочка, а не мальчик. ↩
- При обыске в квартире Ежова следователи нашли три использованные пули, завернутые в три бумажки на которых стояли фамилии «Зиновьев», «Каменев», «Смирнов». ↩
- В том числе и о мужеложстве. ↩
